Странные времена наступили.

Мы все сидим по домам, но никогда я ещё не чувствовала себя частью целого так сильно, как сейчас.

Одно дело, когда ты один глотаешь слёзы из-за потерянной работы и чувствуешь себя неудачником и лузером. Другое дело, когда ты можешь практически любого спросить — слушай, а какую там справку надо на третьем шаге в битуах леуми, и тебе практически любой с ходу ответит, потому что полстраны сидит, пробиваясь в бесконечно падающие сайты государственного страхования и биржи труда, чтобы записаться на пособия.

Да, мы ждём, когда все двери окончательно закроются, а улицы станут пустыми и тихими, как в в Венеции и Риме; да, у нас за три недели 400 с лишним больных и шесть из них на грани, мы следим всей страной за этими цифрами; да, у нас до сих пор нет правительства, потому что у людей, которых мы выбирали, нет ни стыда ни совести — и мы всей страной их ругаем за это; нам запретили ходить на море и гулять в парках; да, странная эпидемия скупки туалетной бумаги не обошла нас стороной — но мы нисколько не паникуем, мы пересылаем друг другу огромное количество мемасиков про корону, мы смеёмся над ней, над собой, над всем миром, катящимся в финансовую пропасть. Мы тоже поем по вечерам с балконов и хлопаем врачам, мы живы, мы здесь.

Больно только когда смеюсь — это про нас сейчас.

А в страну весна пришла и так жаль, что мало кто видит безумное цветение странных прекрасных деревьев.

Но вчера я возвращалась из аптеки, проходила рядом с соседней стройкой, пробираясь через поломанные недавней бурей кусты, и вдруг наткнулась на упрямо торчащий, сломанный, но яростно цветущий кустик миндаля.
Ах, мами, какой ты молодец, — сказала я ему, — ты не сдавайся, пожалуйста, ты нам очень нужен, ты держись изо всех сил, ладно?

18 марта, 433 больных, 6 в тяжелом состоянии.

19 марта, 529 больных, 6 тяжелых..

О, Шма Исраэль…