Нынче на шуке пришлось очень долго ждать своего автобуса.

A приехал он полный, что вообще редкость в Петах-Тикве, и водитель оказался не местный, не с этой линии. Видимо, под конец рамадана часть водителей обессилела и не вышла на работу.

На каждой остановке он зычно кричал: здесь останавливаться? И весь автобус ему бодро отвечал: нет, дальше едь! Или — да, тут, тут!
А на каждом перекрёстке он кричал: ну что, налево или как? И все ему наперебой кричали: налево или направо! Или: ты ослеп, тут нет поворота!
А, кричал он, беседер, еду прямо!

При этом все бурно обсуждали происходящее друг с другом; дедушка, зашедший недавно, кричал на школьников: чего набились, как сардины (сардиним!) и орете; рядом со мной тихо сомлел от давки и шума прекрасный, как юный Давид, ученик иешивы в огромной чёрной шляпе; темнокожая копия Пифии из первой Матрицы, закатывая глаза, ворчала: О, шма Исраэль, эйзо балаган!

Обалдевшая и засмотревшаяся, я выпала из автобуса раньше, чем надо было, и поползла по тихой и жаркой улице, выбирая редкие пятна тени, отдыхая на каждой лавочке и приговаривая: о, шма Исраэль, шма Исраэль…