По утрам меня будят трели индийских скворцов, они тут вместо воробьев, но поют намного мелодичнее.

Воздух жаркий и влажный, такой раньше бывал только в отпуске на море, поэтому меня не оставляет ощущение, что все это ненадолго, и скоро надо будет вернуться к прежней жизни.

Эта прежняя жизнь все ещё прочно держит меня, как будто ржавая проволока проходит через мое сердце и при каждом движении напоминает о себе, больно ранит и отравляет по-прежнему.

Я выхожу на улицу, это улица моего детства, где жила моя бабушка, ее подруги и все наши еврейские родственники, которые часто заходили к нам в гости. Все те же лица, те же голоса, интонации и жесты.
Мне не нужно привыкать к этой улице, она обнимает меня, как бабушка, и возвращает в тепло.
Как будто все эти тети Фиры и дяди Лёни из моего детства так тут и жили, пока я взрослела, разъезжала по разным концам света, тосковала и плакала, любила и радовалась — а потом вернулась. Вернулась, а они все те же… только я выросла, повзрослела и даже постарела — и не влезаю в свою детскую жизнь, как в старый сандалик после зимы.

Тут я пытаюсь вылечить свою тоскующую душу, смотрю, слушаю и впитываю все, как живую воду.

Вот, например, парикмахер Боря меланхолично обсуждает знакомого: «Живет, как будто у него ещё две жизни в чемодане!», и широкими мазками наносит чёрную, как ночь, краску на длинные волосы клиентки, та пытается кивнуть, краска размазывается по всей шее, но Боря не обращает на это никакого внимания. Я тихо млею рядом на диванчике.

На улице пара дедушек бурно дискутирует с бабушкой в белой панаме о Донбассе. Бабушка гнёт свою линию, восклицает что-то и случайно ловит мой взгляд, я киваю (больше своим мыслям). Она дергает оппонента за рукав и тыкает в меня пальцем: «Вот, смотри — и все люди так думают!»

На улице звучит иврит, смешанный с русским. Люди переходят с одного на другой язык легко и естественно, как плетут косу из чёрных и светлых волос.

Я слушаю эти фразы, половину понимая, половину вот-вот пойму — как будто игла идёт по ткани, выныривает и снова прячется — стежками сшивая мою старую жизнь и новую.

Мне нравится иврит.
Я так люблю это «ты» в иврите, даже в голове переводя фразу, я никогда не перевожу «ты» как наше «Вы». Это как в одной семье обращаются на ты, не на Вы же к родному обращаться. И это чувство семьи везде — в автобусе, на рынке, в любом учреждении — к тебе обращаются, как к своей дочке или сестре, пусть иногда сердясь и отчитывая, но все равно родной.
Я так люблю музыку иврита, эти интонации волнами от начала к концу слова. Я уже слышу эту музыку внутри, но ещё не могу воспроизвести, как забытую с детства песню, и все пою и пою её шепотом, надеясь, что вот-вот она сольётся со мной и зазвучит вслух.
В голове крутятся слова, выученные в ульпане, как будто кошки ищут себе местечко улечься поудобнее. Я им не мешаю: пусть примостятся, расслабятся, станут родными и тёплыми.

И может тогда моя душа расслабится, согреется, а острая проволока превратится в тонкую шёлковую ниточку больше не ранящего прошлого.
О, шма Исраэль!